Ряд неурожайных леm, дешевые импортные продукты (благодаря
появлению все более крупных и быстрых nароходов), а
также использование североамериканских nрерий для выращивания
зерновых вызалии в английской деревне <t:великую депрессию»,
длившуюся с 1872года и до конца столетия. Итогом стали нищета
и вымирание деревень. За тридцать лет 40% селян-мужчин
бросили землю. Именно об этом разрушении деревни рассказывают
романы Томаса Харди, именно поэтому Джозеф Арч основал
в Уэллсбурне Национальный союз батраков. Арч (1826-1919)
впоследствии стал членом nарламента от Северо-Западного
Норфолка.
Было 7 февраля 1872 года. Стояло раннее утро, и я плотничал
дома - делал ящик. Пришла жена и говорит:
- Джо, к тебе три человека пришли, не знаю зачем.
Зато я скоро узнал. Они вошли все трое - и оказались батраками
с Уэллсбурнекой дороги. Я бросил работу, и мы разговорились.
Они сказали, что пришли просить, чтобы я поддержал
митинг в У эллсбурне сегодня вечером. Они хотели собрать
народ, чтобы начать работу Союза. Я сказал, что если они
хотят образовать Союз, им придется хорошенько за это побороться,
могут пострадать они сами и их семьи. Они ответили,
что батраки готовы и бороться, и страдать. Дела идут хуже некуда
- жалование такое низкое, а пропитание такое дорогое,
что им грозит голодная смерть, если только фермеры не повысят
плату. В просьбах толку нет, только воздух трясти, значит,

сenьскиЙ бунт, 7 февра{]я 1872 года 397
надо собраться вместе и бороться, пока фермеры не уступят.
Когда я увидел, что они настроены серьезно, готовы к трудностям
и будут стоять плечом к плечу, пока не выжмут из своих
работодателей достойную плату, и что они говорят от имени
других единомышленников, я сказал, что выступлю на митинге
в 7 часов вечера. Я сказал, что уже многие годы откладываю
по девять шиллингов в неделю, и раз сам не нуждаюсь, то охотно
помогу им тоже. Я сказал:
- Раз вы готовы объединиться, я рискну - приду и помогу
вам.
Я помню этот вечер, будто он был вчера. Когда я вышел, то
был одет в вельветовые брюки, вельветовый жилет и старый
фланелевый пиджак. Теперь этот пиджак хранится у меня дома,
и я им очень дорожу. Когда я топал по грязной дороге в Уэллсбурн,
то очень волновался, и множество вопросов мучило меня.
Может, это фальстарт, тайное движение, из которого ничего не
выйдет и которое принесет больше вреда, чем пользы? Если
Союз встанет на ноги, будут ли фермеры воспринимать его
всерьез?
Когда я добрался до Уэллсбурна, надо же, там жизнь бурлила,
как в пчелином улье в июне. Мы решили, что я буду говорить
под старым каштаном, и я ожидал найти там человек тридцать-
сорок. Как же я удивился, увидав не несколько десятков,
а много сотен батраков. Всего было около двух тысяч. Новость
о том, что я буду выступать, распространилась, и пришли люди
со всех деревень округи. Не писал ось объявлений, не печаталось
воззваний, но от дома к дому, от фермы к ферме передавали на
словах, и вот, здесь собрались сотни. Была деревня Уэллсбурн,
каждый мужчина из Мортона, из Локсли и Чарликоута, из Хэмптон-
Люси И Барфорда пришли послушать, что я скажу. Уже
стемнело, но люди взяли жерди и повесили на них фонарики,
поэтому видно было неплохо. Смотрелось очень необычно, и я
никогда этого не забуду, до самой смерти. Я взобрался на старые
ясли, и в мерцании фонариков увидел честные, обращенные ко
мне лица братьев моих, лица, изможденные голодом и нуждой.
Все готовы были внимать словам, которые слетят с моих губ. Все
эти белые рабы Англии стояли в темноте, как сыны Израиля,

ожидая того, кто выведет их из Египта. Я предупредил, что если
они ошиблись и пошли не тем путем, то это не моя вина. И вот,
я стоял на яслях и держал речь о Союзе, прямо и честно. Моя
речь длилась около часа, минуты я не считал. Под конец люди
сгрудились и начались вопросы, меня буквально забросали, словно
я под град попал. Мы решили образовать Союз здесь и сейчас,
установили имена людей, которых пока нельзя принимать.
В ту ночь в Союз вступили две или три сотни человек Это было
хорошее начало, и прежде чем разойтись, мы решили, что должен
быть еще один митинг, на том же месте, ровно через две
недели. Теперь я понимал, что за пламя здесь зажглось, оно примется,
распространится и побежит, будто по сухой траве. Я чувствовал,
что этой ночью мы зажгли огонь на маяке, который станет
путеводным знаком для батраков по всей стране.
Новости о митинге действительно вскоре распространились,
как пожар, и пресса этому сильно помогла. В результате, когда я
подошел к старому каштану две недели спустя, 21 февраля, то
нашел там толпу еще более многочисленную и, наверное, всех
полицейских страны. Они думали, что будут беспорядки, но
вмешательство полиции не потребовал ось. Я всегда проповедовал
сдержанность и призывал по возможности держаться закона.
Теперь тем более я призывал к умеренности и в самых простых
словах объяснил, что если они стремятся к насилию, мятежу и
подстрекательству или просто хотят уничтожить чью-нибудь
собственность, то им не стоит просить Джозефа Арча встать во
главе. Я буду мирным Уотом Тайлером с полей, но предводителем
мятежников не стану. Если я буду помогать им, ни я, ни они
не должны носить кандалы и смотреть на тюрьму изнутри. Мы
должны стряхнуть заржавленные цепи, которые опутывали нас,
а до того - наших отцов, и не допустить новых. Мы обретем свободу
законными способами не для того, чтобы потерять ее, совершив
беззаконие. Мы будем бороться за наши права, мы будем
требовать справедливости, и мы ее добьемся. Но от первого до
последнего мы должны оставап,ся законопослушными гражданами,
а не революционерами с обагренными кровью руками.